• Переход общества в информациональную эпоху. Кастельс, мануэль Кастельс м информационная эпоха экономика

    Мануэль Кастельс (род. в 1942 г.) - социальный мыслитель и исследователь современного мира. Родился в Испании, участвовал в антифранкистском движении. Учился в Париже, преподавал социологию города в Высшей школе социальных наук (Париж), с 1979 г. - профессор социологии в Калифорнийском университете (Беркли). По приглашению правительства России руководил международной группой экспертов (весна 1992 г.).

    Автор более 20 монографий, переведенных во многих странах мира. Обобщающим стал трехтомный труд «Информационная эпоха: экономика, общество и культура» (1996-1998); на русский язык переведен первый том с включением главы 1 и итогового заключения из третьего тома (М, ГУ ВШЭ, 2000). В нем в развернутом виде, с привлечением огромного фактического материала представлена авторская концепция информационализма - нового способа развития, характеризующего современный мир.

    Ниже приведены выдержки из «Заключения» трехтомной монографии М.Кастельса «Информационная эпоха: экономика, общество, культура» (1996-1998). Они дают сжатое представление об авторской концепции общества, которое вырастает в результате преобразований, совершающихся на нынешней стадии новой информационной эпохи. Это представление находится в русле концепции зрелой либерализации, развиваемой в базовом пособии учебного комплекса (глава 18).

    НОВОЕ ОБЩЕСТВО’

    Новое общество возникает, когда (и если) наблюдается структурная реорганизация в производственных отношениях, отношениях власти и отношениях опыта. Эти преобразования приводят к одинаково значительным модификациям общественных форм пространства и времени и к возникновению новой культуры.

    Информация и анализ, представленные в этой книге, убедительно свидетельствуют о таких многомерных преобразованиях в конце нашего тысячелетия. Я буду синтезировать основные характеристики преобразований для каждого измерения, адресуя читателя к соответствующим главам по каждому предмету за эмпирическим материалом, обосновывающим представленные здесь выводы.

    Производственные отношения были преобразованы как социально, так и технически. Несомненно, они остались капиталистическими, но это исторически иной вид капитализма, который я назвал информациональным капитализмом...

    ...Глобальные финансовые сети являются нервным центром ин- формационального капитализма. Их поведение определяет ценность акций, облигаций и валют, принося горе или радость вкладчикам, инвесторам, фирмам и государствам. Но это поведение не следует логике рынка. Рынок перекошен, манипулируется и трансформируется комбинацией осуществляемых с помощью компьютера стратегических маневров, психологией толпы поликультурного происхождения и непредвиденными возмущениями, вызванными все более и более высокими степенями сложности идущего в мировом масштабе взаимодействия между потоками капитала. В то время как передовые экономисты пытаются смоделировать это поведение рынка на основе теории игр, результаты их героических усилий по построению

    ‘ Цит. по: Кастельс М. Заключение // Кастельс М Информационная эпоха: экономика, общество и культура. / Пер. с англ. А. Н. Субачева. М, 2000. С. 496-507 Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 18 базовою пособия учебного комплекса по общей социологии.

    прогнозов на основе гипотезы рациональных ожиданий немедленно загружаются в компьютеры финансовых мудрецов для получения с помощью этого знания нового конкурентного преимущества путем использования новых вариантов распределения инвестиций.

    Последствия этих процессов для взаимоотношений социальных классов столь же глубоки, сколь и сложны. Но прежде чем я определю их, мне нужно определить разницу между значениями понятия «классовые отношения». Один подход фокусируется на социальном неравенстве по доходу и общественному статусу в соответствии с теорией социальной стратификации. С этой точки зрения, новая система характеризуется тенденцией возрастания социального неравенства и поляризации, а именно одновременного роста верхушки и дна социальной шкалы...

    Второй подход к классовым отношениям относится к социальному исключению. Под этим я понимаю разрыв связи между «людьми как людьми» и «людьми как рабочими/потребителями» вдинамике информационального капитализма в глобальном масштабе... Миллионы людей постоянно находят и теряют оплачиваемую работу, часто включены в неформальную деятельность, причем значительное их число вовлечено в низовые структуры криминальной экономики...

    Граница между социальным исключением и ежедневным выживанием все более размывается для растущего числа людей во всех обществах... Таким образом, процесс социального исключения не только влияет на действительно обездоленных, но и на тех людей и на те социальные категории, что строили свою жизнь в постоянной борьбе за возможность избежать падения вниз, в мир люмпенизированной рабочей силы и социально недееспособных людей.

    Третий путь понимания новых классовых отношений, на этот раз в соответствии с марксистской традицией, связан с ответом на вопрос о том, кто является производителями и кто присваивает продукт их труда. Если инновация - основной источник производительности, знания и информация суть главные материалы нового производственного процесса, а образование есть ключевое качество труда, то новые производители в информациональном капитализме сутьте создатели знания и обработчики информации, чей вклад наиболее ценен для фирмы, региона и национальной экономики. Но инновация не совершается в изоляции. Это часть системы, в которой управление организациями, обработка знания и информации и производство товаров и услуг переплетаются друг с другом. Определенная таким образом, эта категория информациональных производителей включает очень большую группу менеджеров, профессионалов и техников, которые образуют «коллективного работника», т.е. производственную единицу, созданную в результате кооперации между множеством неразделимых индивидуальных работников...

    Но кто присваивает долю труда информациональных производителей? С одной стороны, ничто не изменилось vis-a-vis классического капитализма: его присваивают их работодатели, вот почему они нанимают их в первую очередь. Но, с другой стороны, механизм присвоения экономического излишка гораздо более сложен. Во-первых, отношения найма имеют тенденцию к индивидуализации, под этим подразумевается, что каждый производитель будет получать отдельное задание. Во-вторых, возрастающая доля производителей контролирует свой рабочий процесс и входит в специфические горизонтальные рабочие отношения. Таким образом, в большой степени они становятся независимыми производителями, подчиненными силам рынка, но реализующими собственные рыночные стратегии. В-третьих, их доходы часто направляются в вихрь глобальных финансовых рынков, насыщаемых именно богатой частью мирового населения; таким образом, они также являются коллективными собственниками коллективного капитала, становясь зависимыми от деятельности рынков капитала...

    Действительно фундаментальными социальными разломами в информационную эпоху являются: во-первых, внутренняя фрагментация рабочей силы на информациональных производителей и заменяемую родовую рабочую силу; во-вторых, социальное исключение значительного сегмента общества, состоящего из сброшенных со счетов индивидов, чья ценность как рабочих/потребителей исчерпана и чья значимость как людей игнорируется; и, в-третьих, разделение рыночной логики глобальных сетей потоков капитала и человеческого опыта жизни рабочих.

    Отношения власти также трансформируются под влиянием социальных процессов, что я выявил и проанализировал в этой книге. Основное изменение связано с кризисом национального государства как суверенной единицы и сопровождающего его кризиса той формы политической демократии , что создавалась в течение последних двух веков... Глобализация капитала, процесс увеличения количества сторон, представленных в институтах власти, а также децентрализация властных полномочий и переход их к региональным и локальным правительствам создают новую геометрию власти, возможно, рождая новую форму государства - сетевое государство. Социальные акторы и граждане вообще максимизируют возможности представительства своих интересов и ценностей, разыгрывая различные стратегии в отношениях между различными институтами, на различных уровнях компетенции. Граждане некоего данного европейского региона будут иметь больше возможностей для защиты своих интересов, если они поддержатсвои местные власти в альянсе с Европейским Союзом против своего национального правительства. Или наоборот. Или не будут делать ни то, ни другое, т.е. будут утверждатьлокальную/региональную автономию в противовес как национальным, так и наднациональным институтам...

    По мере того как политика становится театром, а политические институты скорее агентствами по заключению сделок, чем местами власти, граждане по всему миру демонстрируют защитную реакцию, голосуя для того, чтобы предотвратить вред от государства, вместо того, чтобы возлагать на него свои требования. В определенном смысле политическая система лишена власти, но не влияния.

    Власть, однако, не исчезает. В информациональном обществе она становится вписанной на фундаментальном уровне в культурные коды, посредством которых люди и институты представляют жизнь и принимают решения, включая политические решения. В этом смысле власть, когда она реальна, становится нематериальной. Она реальна потому, что где и когда бы она ни консолидировалась, эта власть наделяет на время индивидов и организации способностью осуществлять свои решения независимо от консенсуса. Но она нематериальна вследствие того, что такая возможность возникает из способности организовывать жизненный опыт посредством категорий, которые соотносятся с определенным поведением и, следовательно, могут быть представлены как одобряющие определенное лидерство...

    Культурные сражения суть битвы за власть в информационную эпоху. Они ведутся главным образом в средствах массовой информации и с их помощью, но СМ И не являются держателями власти. Власть - как возможность предписывать поведение - содержится в сетях информационного обмена и манипуляции символами, которые соотносят социальных акторов, институты и культурные движения посредством пиктограмм, представителей, интеллектуальных усилителей. В долгосрочном периоде в действительности не имеет значения, кто находится у власти, так как распределение политических ролей становится широким и подверженным ротации. Более не существует стабильных властных элит. Однако есть элиты от власти, т.е. элиты, сформированные во время своего обычно короткого срока пребывания у власти, за время которого они используют преимущества своей привилегированной политической позиции для достижения более постоянного доступа к материальным ресурсам и социальным связям. Культура как источник власти и власть как источник капитала лежат в основе новой социальной иерархии информационной эпохи.

    Трансформация отношений опыта связана главным образом с кризисом патриархальности, глубоким переосмыслением семьи, отношений полов, сексуальности и, как следствие, личности. Структурные изменения (связанные с информациональной экономикой) и социальные движения (феминизм, женские движения, сексуальная революция) бросают вызов патриархальной власти по всему миру, хотя и в разных формах и различной остроты в зависимости от кул ьтурных/институционал ьных контекстов... Наиболее фундаментальная трансформация отношений опыта в информационную эпоху есть их переход к схеме социального взаимодействия, конструируемого главным образом с помощью актуального опыта отношений. Сегодня люди в большей степени производят формы социальности, нежели следуют моделям поведения.

    Изменения в отношениях производства, власти и опыта ведут к трансформации материальных основ социальной жизни, пространства и времени. Пространство потоков информационной эпохи доминирует над пространством культурных регионов. Вневременное время как социальная тенденция к аннигиляции времени с помощью технологии заменяет логику часового времени индустриальной эры. Капитал оборачивается, власть правит, а электронные коммуникации соединяют отдаленные местности потоками взаимообмена, в то время как фрагментированный опыт остается привязанным к месту. Технология сжимает время до нескольких случайных мгновений, лишая общество временных последовательностей и деисторизируя историю. Заключая власть в пространство потоков, делая капитал вневременным и растворяя историю в культуре эфемерного, сетевое общество «развоплошает» (disembosies) социальные отношения, вводя культуру реальной виртуальности... Пол реальной виртуальностью я подразумеваю систему, в которой сама реальность (т.е. материал ь- ное/символическое существование людей) полностью погружена в установку виртуальных образов, в мир творимых убеждений, в котором символы суть не просто метафоры, но заключают в себе актуальный опыт... Эта виртуальность есть наша реальность вследствие того, что именно в этом поле вневременных, лишенных места символических систем мы конструируем категории и вызываем образы, формирующие поведение, запускающие политический процесс, вызывающие сны и рождающие кошмары.

    Эта структура, которую я называю сетевым обществом, потому что оно создано сетями производства, власти и опыта, которые образуют культуру виртуальности в глобальных потоках, пересекающих время и пространство, есть новая социальная структура информационной эпохи. Не все социальные измерения и институты следуют логике сетевого общества, подобно тому как индустриальные общества в течение долгого времени включали многочисленные предындустриальные формы человеческого существования. Но все общества информационной эпохи действительно пронизаны - с различной интенсивностью - повсеместной логикой сетевого общества, чья динамичная экспансия постепенно абсорбирует и подчиняет предсуществовавшие социальные формы.

    Сетевое общество, как и любая другая социальная структура, не лишено противоречий, социальных конфликтов и вызовов со стороны альтернативных форм общественной организации. Но эти вызовы порождены характеристиками сетевого общества и, таким образом, резко отличаются от вызовов индустриальной эры. Соответственно, они воплощаются различными субъектами, даже несмотря на то, что эти субъекты часто работают с историческими материалами, созданными ценностями и организациями, унаследованными от индустриального капитализма и этатизма.

    Понимание нашего мира требует одновременного анализа сетевого общества и его конфликтных вызовов. Исторический закон, гласящий, что там, где есть господство, есть и сопротивление, продолжает быть справедливым. Однако для определения того, кто бросает вызов процессу господства, осуществляемого посредством нематериальных (однако могущественных) потоков сетевого общества, необходимо аналитическое усилие.

    Доклад

    «Теория информационного общества М.Кастельса»

    Выполнила

    Сидорова Анастасия

    Курс, 8 группа, СО

    Информационное общество

    Информационное общество - концепция постиндустриального общества; историческая фаза развития цивилизации, в которой главными продуктами производства являются информация и знания. Отличительными чертами информационного общества считаются:

    Увеличение роли информации и знаний в жизни общества;

    Возрастание доли информационных коммуникаций

    Создание глобального информационного пространства, обеспечивающего эффективное информационное взаимодействие людей, их доступ к мировым информационным ресурсам и удовлетворение их потребностей в информационных продуктах и услугах.

    Этот термин возник во второй половине 60-х гг., когда человечество впервые осознало наличие "информационного взрыва". Количество информации, циркулирующее в обществе, стало стремительно возрастать. Потом был найден закон увеличения информации в обществе. Оказалось, что этот закон представляет собой экспоненциальную функцию, что и позволило говорить об "информационном взрыве". Появилась уверенность в том, что справиться с такой лавиной информации человек не сможет. Для этого нужны специальные средства обработки информации, ее хранения и использования.



    Грядущую эру в истории человечества стали называть не только информационным обществом, но и обществом знаний, постиндустриальным обществом, инфосферой. А. Тоффлер ввел в научный оборот теорию трех революций, согласно которой человечество пережило уже аграрную и индустриальную революции и стоит на пороге информационной революции.

    Само название "информационное общество" впервые появилось в Японии. Специалисты, предложившие этот термин, разъяснили, что он характеризует общество, в котором в изобилии циркулирует высокая по качеству информация, а также есть все необходимые средства для ее хранения, распределения и использования. Информация легко и быстро распространяется по требованиям заинтересованных людей и организаций и выдается им в привычной для них форме. Стоимость пользования информационными услугами настолько невысока, что они доступны каждому.

    Мануэль Кастельс

    Родился в 1942 году. Испанский социолог. Считается одним из крупнейших социологов современности, специализирующимся в области теории информационного общества. Учился в Париже у Алена Турена. В начале научной карьеры изучал проблемы урбанистки. Преподавал социологию в Высшей школе социальных наук (Париж, Франция). С 1979 года - профессор Калифорнийского университета в Беркли. В качестве приглашенного профессора читал лекции в крупнейших университетах мира. Профессиональные и личные обстоятельства тесно связывают М. Кастельса с Россией: с 1984 года он неоднократно бывал в СССР, а затем в России. Весной 1992 г. руководил группой экспертов, приглашенных Правительством Российской Федерации. Даже жена М. Кастельса – из России, и этим также отчасти объясняется его интерес и вовлеченность в российские проблемы. Как теоретик М. Кастельс начинал с использования марксистского подхода к вопросам. Постепенно предметом научного интереса М. Кастельса становились глобальные процессы, происходящие в современном мире под влиянием взрывного развития всех видов информационных технологий. Результатом этого интереса и стала книга «Информационная эпоха: экономика, общество и культура» Написанная им в 1996-1998 годах. Эта монография считается его главной работой. Она переведена на 12 языков. Не все соглашаются с точкой зрения Кастельса относительно современности, но даже "критики аплодируют его кругозору". На сегодняшний день - это единственная, не имеющая аналогов, масштабная попытка описания и структурирования нашей цивилизации.

    Переход общества в информациональную эпоху

    М. Кастельс наблюдает и анализирует процесс перехода человеческого общества в информациональную эпоху. Этот переход основан на революции в информационных технологиях , которая в 1970-х годах заложила основу для новой технологической системы, получившей распространение по всему миру. Произошли изменения в материальных технологиях, социальных и экономических структурах: относительно жесткие и вертикально-ориентированные институты замещаются гибкими и горизонтально-ориентированными сетями, через которые осуществляется власть и обмен ресурсами. Для М. Кастельса формирование международных деловых и культурных сетей и развитие информационной технологии – явления неразрывно связанные и взаимозависимые. Все сферы жизни, начиная с геополитики крупных национальных государств и заканчивая повседневностью обычных людей, меняются, оказываясь помещенными в информационное пространство и глобальные сети.

    Революция в информационной технологии является «отправным пунктом в анализе сложностей становления новой экономики, общества и культуры». М. Кастельс подчеркивает, что «технология есть общество, и общество не может быть понято или описано без его технологических инструментов». Однако М. Кастельс не принимает точку зрения ортодоксального марксизма, и говорит о том, что технология вовсе не детерминирует историческую эволюцию и социальные изменения. По М. Кастельсу, технология является ресурсным потенциалом развития общества. Общество при этом в значительной степени свободно в принятии решений о пути своего движения. Для подтверждения своей позиции, касающейся роли технологии в социальных изменениях, автор обращается к истории развития компьютерной отрасли в США. Согласно Кастельсу, изобретение персонального компьютера и последующая массовизация пользователей не были жестко предопределены технологическими законами: концентрация контроля за развитием компьютерной технологии в руках крупных корпораций (IBM) и правительства. При таком пути развития общества постепенно нарастают тоталитарные тенденции всеобщего надзора, расширяются властные возможности правительства, вооруженного компьютерными технологиями, и общество всё в большей степени начинает двигаться к модели. На рубеже 50-60-х опасность монополизации технологии была вполне реальной, однако внешние причины (возникшие социальные движения, расцвет контркультуры, глубокие либеральные и демократические традиции) постепенно свели ее к минимуму.

    Наряду с производством и опытом, третьим важным фактором влияющим на организацию человеческой деятельности, является. В становящемся обществе фактор производства, под которым подразумевается развитие компьютерных технологий, оказывает доминирующее влияние как на отношения власти, так и на культуру.

    По мнению М. Кастельса, информация и обмен информацией сопровождали развитие цивилизации на протяжении всей истории человечества и имели большую значимость во всех обществах. В то же время зарождающееся «информациональное общество» строится таким образом, что «обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти». Одной из ключевых черт информационального общества является сетевая логика его базовой структуры. К тому же информациональное общество развивается на фоне ускоряющихся и противоречивых процессов глобализации , процессов, затрагивающих все точки земного шара, вовлекая или исключая из общего социального, символического и экономического обмена.

    Информационные технологии

    Используя обширный теоретический, статистический, эмпирический материал, основываясь на собственном опыте и наблюдениях, апеллируя к мнению ученых, признанных экспертов в своих областях, М. Кастельс предлагает «некоторые элементы исследовательской кросскультурной теории экономики и общества в информационную эпоху, конкретно говорящей о возникновении социальной структуры».

    Информационные технологии определяют картину настоящего и в еще большей мере будут определять картину будущего. В связи с этим М. Кастельс придает особое значение исследованию того, как развивались эти технологии в послевоенный период. В информационные технологии М. Кастельс включает «совокупность технологий в микроэлектронике, создании вычислительной техники (машин и программного обеспечения), телекоммуникации/вещании и оптико-электронной промышленности». Таким образом, ядро трансформаций, которые переживает современный мир, связано с технологиями обработки информации и коммуникацией. М. Кастельс предлагает социологическое описание и понимание основных моментов истории становления подобного рода технологий, уделяя много внимания роли Силиконовой долины в развитии компьютерной индустрии.

    М. Кастельс очерчивает границы информационно-технологической парадигмы, имеющей несколько главных черт. Во-первых, информация в рамках предлагаемой парадигмы является сырьем технологии и, следовательно, в первую очередь технология воздействует на информацию, но никак не наоборот . Во-вторых, эффекты новых технологий охватывают все виды человеческой деятельности. В-третьих, информационная технология инициирует сетевую логику изменений социальной системы. В-четвертых, информационно-технологическая парадигма основана на гибкости, когда способность к реконфигурации становится «решающей чертой в обществе». В-пятых, важной характеристикой информационно-технологической парадигмы становится конвергенция конкретных технологий в высокоинтегрированной системе, когда, например, микроэлектроника, телекоммуникации, оптическая электроника и компьютеры интегрированы в информационные системы. Взятые все вместе характеристики информационно-технологической парадигмы являются фундаментом информационального общества.

    Глобализация экономики

    Для М. Кастельса глобализация связана, прежде всего, с глобализацией экономики. Понятие «глобальная экономика » в трактовке М. Кастельса означает, что «основные виды экономической деятельности (производство, потребление и циркуляция товаров и услуг), а также их составляющие (капитал, труд, сырье, управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном масштабе, непосредственно либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономических агентов ». Глобальная экономика – это экономика, способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты. М. Кастельс исследует причины возникновения, перспективы и ограничения развития глобальной экономики. В своем исследовании процесса глобализации теоретик обращается к социоэкономическому анализу места различных регионов в глобальном экономическом и информационном пространстве. Согласно М. Кастельсу процесс глобализации не столь однозначен: некоторые регионы (например, Тихоокеанский) активно вовлекаются в глобальный экономический обмен, и одновременно другие крупные регионы (Африка) исключаются из глобальной системы.

    Деловое предприятие, включенное в сетевые обмены, становится основным фактором информациональной экономики. М. Кастельс подробно исследует трансформации организационной структуры капиталистического предприятия. М. Кастельс полагает, что в 1970-е годы начались качественные изменения в организации производства и рынков в глобальной экономике. Эти изменения происходили под воздействием как минимум трех факторов. Конечно, первым фактором социолог считает достижения информационной технологии, вторым – необходимость деловых организаций реагировать на всё более неопределенную быстроменяющуюся внешнюю среду, наконец, в качестве третьего фактора выступает пересмотр трудовых отношений, предусматривающий экономию трудовых затрат и введение автоматизированных рабочих мест. М. Кастельс рассматривает изменения в производстве и управлении предприятием, направленные на создание гибкой организационной структуры, способной участвовать в сетевых межфирменных обменах. В связи с этим для М. Кастельса показательным является обзор организационной структуры бизнеса в Юго-Восточной Азии. Корпоративные конгломераты Японии («kabushiki mochiai»), Южной Кореи («чеболы»), Китая (jiazuqiye) служат примером эффективной работы межфирменных деловых сетей. М. Кастельс делает вывод о том, что традиционный подход к организации как автономному агенту рыночной экономики должен быть заменен «концепцией возникновения международных сетей фирм и субъединиц фирм как базовой организационной формы информационально-глобальной экономики». М. Кастельс выделяет сети поставщиков, сети производителей, потребительские сети, коалиции по стандартам (инициируются теми, кто устанавливает глобальные стандарты на товары и информацию), сети технологической кооперации (способствуют совместным разработкам в области НИОКР).

    М. Кастельс отмечает, что изменения в организационной структуре деловых предприятий не ограничиваются трансформацией ресурсных потоков и межорганизационными обменами: эти изменения влияют на характеристики индивидуального рабочего места, а следовательно, касаются большинства трудоспособного населения. Используя обширный статистический и историографический материал, М. Кастельс приходит к нескольким обобщениям, которые относятся к трансформации занятости на пороге информационального общества. Он полагает, что «не существует систематического структурного соотношения между распространением информационных технологий и эволюцией уровня занятости в целом по экономики». Также традиционная форма работы (полный рабочий день, четко определенные должностные обязанности) медленно, но верно размывается. Таким образом, происходит индивидуализация труда в трудовом процессе.

    М. Кастельс Информационная эпоха: экономика, общество и культура

    Том I. Подъем сетевого общества.
    Пролог: Сеть и "Я".
    1. Информационно-технологическая революция.
    2. Информациональная экономика и процесс глобализации.
    3. Сетевое предприятие: культура, институты и организации информациональной экономики,
    4. Трансформация труда и занятости: сетевые работники, безработные и работники с гибким рабочим днем.
    5. Культура реальной виртуальности: интеграция электронных средств коммуникации, конец массовой аудитории и возникновение интерактивных сетей.
    6. Пространство потоков.
    7. Край вечности: вневременное время.

    Заключение: Сетевое общество.
    Том II. Власть идентичности.
    Том III. Конец тысячелетия.
    Введение: время перемен.
    1. Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза.

    Первый том «Подъем сетевого общества», а также та часть третьего тома «Конец тысячелетия», где автор рассматривает причины и последствия распада СССР.
    Целью книги является наблюдение и анализ процесса перехода человеческого общества в информациональную эпоху. Этот переход основан на революции в информационных технологиях, которая в 1970-х годах заложила основу для новой технологической системы, получившей распространение по всему миру. Одновременно с изменениями в материальной технологии революционные изменения претерпела социальная и экономическая структура: относительно жесткие и вертикально-ориентированные институты замещаются гибкими и горизонтально-ориентированными сетями, через которые осуществляется власть и обмен ресурсами. Для М. Кастельса формирование международных деловых и культурных сетей и развитие информационной технологии – явления неразрывно связанные и взаимозависимые. Все сферы жизни, начиная с геополитики крупных национальных государств и заканчивая повседневностью обычных людей, меняются, оказываясь помещенными в информационное пространство и глобальные сети.
    Революция в информационной технологии является «отправным пунктом в анализе сложностей становления новой экономики, общества и культуры». М. Кастельс подчеркивает «технология есть общество, и общество не может быть понято или описано без его технологических инструментов». Однако М. Кастельс не принимает точку зрения ортодоксального марксизма, и говорит о том, что технология вовсе не детерминирует историческую эволюцию и социальные изменения. По М. Кастельсу, технология является ресурсным потенциалом развития общества, предоставляющим разные варианты социальных изменений. Общество при этом в значительной степени свободно в принятии решений о пути своего движения. Для подтверждения своей позиции, касающейся роли технологии в социальных изменениях, автор трилогии обращается к истории развития компьютерной отрасли в США. Согласно Кастельсу, изобретение персонального компьютера и последующая массовизация пользователей не были жестко предопределены технологическими законами: альтернативой персональному компьютеру являлась концентрация контроля за развитием компьютерной технологии в руках крупных корпораций (IBM) и правительства. При таком пути развития общества постепенно нарастают тоталитарные тенденции всеобщего надзора, расширяются властные возможности правительства, вооруженного компьютерными технологиями.
    Пример истории компьютерной отрасли демонстрирует лишь частичную зависимость изменений в обществе от технологического развития, т.е. производства. Такое же важное место М. Кастельс отводит опыту, рассматриваемому как воздействие человеческих субъектов на самих себя, через меняющееся соотношение между их биологическими и культурными идентичностями. «Опыт строится вокруг бесконечного поиска удовлетворения человеческих потребностей и желаний». Наряду с производством и опытом, третьим важным фактором влияющим на организацию человеческой деятельности, является власть, которая понимается теоретиком как навязывание воли одних субъектов другим с помощью символического или физического насилия. В становящемся обществе фактор производства, под которым подразумевается развитие компьютерных технологий, оказывает доминирующее влияние как на отношения власти, так и на культуру.
    Информационные технологии на неведомую доселе высоту поднимают значение знания и информационных потоков. М. Кастельс делает существенное различение между известными концепциями «информационного общества» и собственной концепцией «информационального общества». В концепциях информационного общества подчеркивается определяющая роль информации в обществе. По мнению М. Кастельса, информация и обмен информацией сопровождали развитие цивилизации на протяжении всей истории человечества и имели критическую важность во всех обществах. В то же время зарождающееся «информациональное общество» строится таким образом, что «генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти». Одной из ключевых черт информационального общества является сетевая логика его базовой структуры. К тому же информациональное общество развивается на фоне ускоряющихся и противоречивых процессов глобализации, процессов, затрагивающих все точки земного шара, вовлекая или исключая из общего социального, символического и экономического обмена.
    Информационные технологии определяют картину настоящего и в еще большей мере будут определять картину будущего. В связи с этим М. Кастельс придает в книге особое значение исследованию того, как развивались эти технологии в послевоенный период. В информационные технологии М. Кастельс включает «совокупность технологий в микроэлектронике, создании вычислительной техники (машин и программного обеспечения), телекоммуникации/вещании и оптико-электронной промышленности». Таким образом, ядро трансформаций, которые переживает современный мир, связано с технологиями обработки информации и коммуникацией. М. Кастельс предлагает социологическое описание и понимание основных моментов истории становления подобного рода технологий, уделяя много внимания роли Силиконовой долины в развитии компьютерной индустрии. Дух свободного предпринимательства, университетский интеллектуализм и правительственные заказы сделали Силиконовую долину лидером компьютерной отрасли.
    М. Кастельс очерчивает границы информационно-технологической парадигмы, имеющей несколько главных черт. Во-первых, информация в рамках предлагаемой парадигмы является сырьем технологии и, следовательно, в первую очередь технология воздействует на информацию, но никак не наоборот. Во-вторых, эффекты новых технологий охватывают все виды человеческой деятельности. В-третьих, информационная технология инициирует сетевую логику изменений социальной системы. В-четвертых, информационно-технологическая парадигма основана на гибкости, когда способность к реконфигурации становится «решающей чертой в обществе». В-пятых, важной характеристикой информационно-технологической парадигмы становится конвергенция конкретных технологий в высокоинтегрированной системе, когда, например, микроэлектроника, телекоммуникации, оптическая электроника и компьютеры интегрированы в информационные системы. Взятые все вместе характеристики информационно-технологической парадигмы являются фундаментом информационального общества.
    Книга М. Кастельса не является книгой о глобализации. Однако рассмотрение процесса глобализации и его влияния на общество становится важнейшим сюжетом работы. Для М. Кастельса глобализация связана, прежде всего, с глобализацией экономики. Понятие «глобальная экономика» в трактовке М. Кастельса означает, что «основные виды экономической деятельности (производство, потребление и циркуляция товаров и услуг), а также их составляющие (капитал, труд, сырье, управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном масштабе, непосредственно либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономических агентов». Глобальная экономика – это экономика, способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты. М. Кастельс исследует причины возникновения, перспективы и ограничения развития глобальной экономики. В своем исследовании процесса глобализации теоретик обращается к социо-экономическому анализу места различных регионов в глобальном экономическом и информационном пространстве. Согласно М. Кастельсу процесс глобализации не столь однозначен: некоторые регионы (например, Тихоокеанский) активно вовлекаются в глобальный экономический обмен, и одновременно другие крупные регионы (Африка) исключаются из глобальной системы.
    Деловое предприятие, включенное в сетевые обмены, становится основным актором информациональной экономики. М. Кастельс подробно исследует трансформации организационной структуры капиталистического предприятия. М. Кастельс полагает, что в 1970-е годы начались качественные изменения в организации производства и рынков в глобальной экономике. Эти изменения происходили под воздействием как минимум трех факторов. Конечно, первым фактором социолог считает достижения информационной технологии, вторым – необходимость деловых организаций реагировать на всё более неопределенную быстроменяющуюся внешнюю среду, наконец, в качестве третьего фактора выступает пересмотр трудовых отношений, предусматривающий экономию трудовых затрат и введение автоматизированных рабочих мест. М. Кастельс рассматривает изменения в производстве и управлении предприятием, направленные на создание гибкой организационной структуры, способной участвовать в сетевых межфирменных обменах. В связи с этим для М. Кастельса показательным является обзор организационной структуры бизнеса в Юго-Восточной Азии. Корпоративные конгломераты Японии, Южной Кореи, Китая служат примером эффективной работы межфирменных деловых сетей. М. Кастельс делает вывод о том, что традиционный подход к организации как автономному агенту рыночной экономики должен быть заменен «концепцией возникновения международных сетей фирм и субъединиц фирм как базовой организационной формы информационально-глобальной экономики». М. Кастельс выделяет сети поставщиков, сети производителей, потребительские сети, коалиции по стандартам (инициируются теми, кто устанавливает глобальные стандарты на товары и информацию), сети технологической кооперации.
    М. Кастельс отмечает, что изменения в организационной структуре деловых предприятий не ограничиваются трансформацией ресурсных потоков и межорганизационными обменами: эти изменения влияют на характеристики индивидуального рабочего места, а, следовательно, касаются большинства трудоспособного населения. М. Кастельс приходит к нескольким обобщениям, которые относятся к трансформации занятости на пороге информационального общества. Он полагает, что «не существует систематического структурного соотношения между распространением информационных технологий и эволюцией уровня занятости в целом по экономики». Также традиционная форма работы (полный рабочий день, четко определенные должностные обязанности) медленно, но верно размывается. Таким образом, происходит индивидуализация труда в трудовом процессе.

    В 60-х годах известный теоретик Маршалл Маклюэн выдвинул концепцию перехода современного общества от «галактики Гутенберга» к «галактике Маклюэна». Книгопечатание сделало печатный символ, печатное слово основной единицей информационного обмена в Западной цивилизации. Изобретение фото, кино, видеоизображения делает визуальный образ ключевой единицей новой культурной эпохи. Кульминацией «галактики Маклюэна» можно считать повсеместное распространение телевидения, изменившего не только среду массовых коммуникаций, но привычки и стиль жизни значительной части человечества. «Успех телевидения есть следствие базового инстинкта ленивой аудитории». Конечно, прослушивание радиопередач и просмотр телевизионных программ ни в коей мере не исключают других занятий. Это становится постоянно присутствующим фоном, тканью нашей жизни. Так, по мнению М. Кастельса зарождается новая культура, «культура реальной виртуальности». Реальная виртуальность – это система, в которой сама реальность (т.е. материальное/символическое существование людей) полностью схвачена и погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, где внешние отображения не просто находятся на экране, но сами становятся опытом.
    Наряду с телевидением развитие электронных компьютерных сетей становится тем фактором, который можно считать формообразующим для культуры виртуальной реальности. Интернет, как и многие другие феномены современности, по праву можно считать детищем шестидесятых. История Интернет показывает, как развитие компьютерных технологий, государственные интересы и независимый дух университетов были задействованы для создания нового символического космоса. М. Кастельс исследует этапы становления Интернета, т.е. его превращения из локальной компьютерной сети военного назначения в новую глобальную реальность информационной эпохи. Впрочем, М. Кастельс вовсе не считает, что Интернет «работает» только на глобализацию. Он полагает, что «компьютерная коммуникация не есть всеобщее средство коммуникации и не будет таковым в обозримом будущем». «Новые электронные средства не отделяются от традиционных культур они их абсорбируют». При этом наблюдается широкая социальная и культурная дифференциация, ведущая к формированию специфических виртуальных сообществ. Члены этих сообществ могут быть разъединены в физическом пространстве, однако в пространстве виртуальном они могут быть также традиционны, как общины небольших городов.
    М. Кастельс рассматривает, каким образом меняется лицо города в ходе вступления в информациональное общество.
    М. Кастельс использует теорию сетей для анализа изменений, происходящих в городской среде информационного общества. Сетевые структуры воспроизводятся как на внутригородском уровне, так и на уровне отношений между глобальными городами. Сетевая структура не означает распадение внутригородской иерархии: в глобальных городах появляются информационно-властные узлы, которые замыкают на себе основные потоки информации, финансовых ресурсов и становятся точками принятия управленческих решений. Между этими узлами курсируют ресурсные потоки, а сами узлы находятся в беспрерывной конкуренции между собой. Глобальные узлы сосредоточены в мегаполисах, которые «представляют собой очень большие агломерации людей». Определяющей чертой мегаполисов является то, что они концентрируют административные, производственные и менеджерские высшие функции на всей планете. Мегаполисы в полной мере отражают противоречия дихотомии «глобальное-локальное»: вовлеченные в глобальные деловые и культурные сети они исключают из них местные популяции, которые становятся функционально бесполезными. М. Кастельс полагает, что маргинализация местных сообществ происходит вследствие экономической, политической и культурной экспансии мегаполисов. М. Кастельс рассматривает мегаполисы в качестве масштабных центров «глобального динамизма», культурной и политической инновации и связующих пунктов всех видов глобальных сетей. Таким образом, М. Кастельс дает описание процессов, происходящих в структуре городов в период перехода к информациональной эпохе.

    Изучение пространственных трансформаций М. Кастельс не ограничивает анализом городской среды – также предлагается социальная теория пространства и теория пространства потоков. Социальная теория пространства развивается из комбинации трех факторов: физического пространства, социального пространства и времени. По М. Кастельсу, «пространство есть выражение общества» и, также «пространство есть кристаллизованное время». С социальной точки зрения, которой придерживается и автор книги, «пространство является материальной опорой социальных практик разделения времени». Общество, то есть социальное пространство, построено вокруг потоков капитала, информации, технологий, организационного взаимодействия, изображений, звуков и символов. Под потоками М. Кастельс понимает «целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества». Таким образом, «пространство потоков есть материальная организация социальных практик в разделенном времени, работающем через потоки». Пространство потоков видится М. Кастельсу в виде трех слоев материальной поддержки:
    Первый слой состоит из цепи электронных импульсов, сосредоточенных в микроэлектронике, телекоммуникациях компьютерной обработке, системе вещания, высокоскоростного транспорта.
    Второй слой состоит из узлов и коммуникационных центров, которые обеспечивают гладкое взаимодействие элементов, интегрированных в глобальные электронные сети.
    Третий слой относится к пространственной организации доминирующих менеджерских элит, осуществляющих управленческие функции.
    В дихотомии «глобальное-локальное» элиты относятся к тем, кто заинтересован в развитии глобального властного пространства, которое позволит контролировать неорганизованные локализированные народы. Элиты информационального общества могут рассматриваться как пространственно ограниченная сетевая субкультура, в которой формируется стиль жизни, позволяющий им унифицировать собственное символическое окружение по всему миру. Складывающиеся в пространстве потоков слои материальной поддержки формируют инфраструктуру того общества, которое М. Кастельс называет информациональным.
    Информациональное общество меняет восприятие времени. Напомним, что одним из важнейших признаков начавшейся модернизации Западного общества стало изменение отношения ко времени. В Средневековье время носит событийный характер, когда существовало время дня, время ночи, время праздников и время буден. Изобретение часового механизма и параллельные социальные перемены сделали количественное измерение времени необходимым. Тогда же у нарождающейся буржуазии возникла потребность в «более точном измерении времени, от которого зависит их прибыль». Так время оказывается в руках власть предержащих. Тогда же время начинает секуляризироваться и рационализироваться. Но это еще не было время промышленной эпохи. Оно всё еще было близким к «естественному» биологическому ритму. Буржуазная эпоха окончательно превратила время в экономический ресурс, а сопутствующие ей технологические изменения подчинили время механическому ритму работающих машин.
    Однако грядущая эпоха может изменить восприятие времени: «линейное, необратимое, предсказуемое время дробится на куски в сетевом обществе». Новая концепция темпоральности, предложенная М. Кастельсом в своей книге носит название вневременного времени. Вневременное время означает, что на смену измерению времени приходят манипуляции со временем. Эти манипуляции необходимы для того, чтобы сделать реальной «свободу капитала от времени и избавление культуры от часов». Освобождение глобального общества от временной зависимости ускоряется «новыми информационными технологиями и встроено в структуру сетевого общества».

    М. Кастельс решил создать фундаментальный социально-теоретический труд, посвященный переходу человечества к информациональной эпохе. В этом труде подвергаются исследованию все мало-мальски значимые события в политике, экономике, технологии, культуре и повседневной жизни, которые имеют отношение к авторскому анализу. Естественно, что увлекательная и во многом поучительная сага советско-российской истории не могла ускользнуть от внимания социолога. «Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза» – так называется глава книги Кастельса, посвященная нашим реалиям. О чем же эта глава? Автор поставил себе целью решить «историческую загадку»: почему в 1980-х годах советские лидеры почувствовали настоятельную необходимость включиться в процесс перестройки, которая, в конечном счете, привела к распаду Советского государства? Прежде чем перейти к изложению ответа Кастельса на этот вопрос, дадим некоторые терминологические объяснения, относящиеся к понятию «индустриальный этатизм». По этатизмом Кастельс понимает «социальную систему, организованную вокруг присвоения экономического излишка, произведенного в обществе, держателями власти в государственном аппарате, в противоположность капитализму, в котором излишек присваивается теми, кто осуществляет контроль в экономических организациях». Этатизм ориентирован на максимизацию власти, то есть на увеличение военной и идеологической способности государственного аппарата навязывать свои цели обществу. Советское государство считало главным фактором экномического процветания развитие тяжелой промышленности и машиностроения, что и определило индустриальный характер советского этатизма. До определенного момента прогрессистская политика больших скачков оправдывала себя: М. Кастельс справедливо замечает, что Советский Союз в рекордно короткие сроки превратился из аграрной страны в мощную индустриальную державу, хотя такая трансформация и была оплачена миллионами жизней.
    Действительно в 1980-х годах СССР в ряде секторов тяжелой промышленности производил существенно больше, чем США, однако к тому времени сам факт наличия мощной производственной базы уже не гарантировал экономического процветания. Как полагает М. Кастельс, Советский Союз «пропустил революцию в информационных технологиях, которая сформировалась в мире в середине 1970-х годов». В какой-то момент советское руководство допустило стратегическую ошибку, приняв решение сократить собственную программу исследований в сфере компьютерных технологий. Вместо нее в жизнь проводилась политика «гонки за лидером», когда усилия направлялись на копирование американской и японской архитектуры компьютерных систем. Результатом этой политики стало всё увеличивающееся технологическое отставание в ключевой отрасли.
    К тому же жесткий политический и полицейский контроль над жизнью советских граждан тормозил развитие информационных технологий, которые способствовали беспрепятственному распространению информации. Так, парадоксальным образом социальная реальность, в которой отсутствовало открытое гражданское общество со свободой слова, оказала существенное влияние на технологическое развитие, не позволив информационным технологиям занять то, место которое им отводится в информациональной эпохе.
    Следует отдать должное М.Кастельсу: в своих аналитических выкладках он не замыкался только на тех причинах распада СССР, которые лежат в плоскости становления информациональной эпохи: автор работы рассматривает ряд других экономических и геополитических факторов, приблизивших конец государства «реального социализма». К политическим факторам можно отнести закрытость советского общества, непрекращающийся поиск внутренних и внешних врагов, разрушение основных идеологических принципов в глазах обычных граждан, а также усиливающуюся коррумпированность и безответственность советского и партийного руководства. В качестве экономических факторов выступают сверхмилитаризация экономики, структурный перекос в сторону тяжелой промышленности и машиностроения, почти полное отсутствие самостоятельности у хозяйствующих субъектов в принятии решений о собственной деятельности, а также склонность к реализации экономически неоправданных проектов.
    Выводы М. Кастельса, касающиеся настоящего и будущего, России неутешительны. Он полагает, что наследие советского этатизма, помноженное на политические и экономические спекуляции элиты, а также на волюнтаристские рекомендации Международного валютного фонда, привело Россию и другие страны бывшего СССР к разрушению основ гражданского общества. Коллапс советской системы создал обширный культурный и информационно-экономический пустырь, которому будет довольно сложно превратиться в одну из строительных площадок информационального общества.

    Заголовок 1Заголовок 215

    Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура

    Культура реальной виртуальности: интеграция электронных средств коммуникации, конец массовой аудитории и возникновение интерактивных сетей

    Введение

    Приблизительно за 700 лет до Рождества Христова в Греции было сделано решающее изобретение - алфавит. Эта концептуальная технология, по утверждению таких ведущих специалистов по классическому периоду, как Хэвлок, стала основой развития западной философии и науки в том виде, какими мы их знаем сегодня. Она позволила преодолеть разрыв между устной речью и языком, отделив сказанное от говорящего и сделав возможным концептуальный дискурс. Этот исторический поворотный пункт был подготовлен тремя тысячелетиями эволюции устной традиции и неалфавитных форм коммуникации. Греческое общество достигло, по словам Хэвлока, нового состояния мышления, "алфавитного мышления", вызвавшего в человеческой коммуникации качественные изменения1. Правда, широкое распространение грамотности началось только много столетий спустя, после изобретения и распространения печатного станка и производства бумаги. Тем не менее именно алфавит создал на Западе ментальную инфраструктуру для кумулятивной, основанной на знаниях коммуникации.
    Однако новый алфавитный порядок, делая возможным рациональные рассуждения, отделил письменное общение от аудиовизуальной системы символов и восприятий, столь важной для всестороннего развития человеческой мысли. За опору, которую получила человеческая практика в письменном дискурсе, пришлось платить, воздвигнув, эксплицитно и имплицитно, социальную иерархию между письменной культурой и аудиовизуальным выражением. Мир звуков и изображений был отодвинут на задний план, в искусства, имеющие дело с личной сферой эмоций и общественным миром литургии. Конечно, в XX в. аудиовизуальная культура взяла исторический реванш, сначала в кинофильмах и радиовещании, затем в телевидении, преодолев влияние письменной коммуникации в сердцах и душах большинства людей. И в самом деле, за раздраженными жалобами интеллектуалов на телевидение, до сих пор господствующими в социальной критике электронных средств массовой информации, скрывается расхождение между благородной алфавитной и чувственной, нерефлективной коммуникацией2.
    Технологическая трансформация неменьших исторических масштабов состоялась 2700 лет спустя. Она воплощается в интеграции различных способов коммуникации в интерактивные информационные сети. Иными словами, формируются супертекст и метаязык, впервые в истории объединяя в одной и той же системе письменные, устные и аудиовизуальные способы человеческой коммуникации. Различные измерения человеческого духа объединяются в новом взаимодействии между обоими полушариями мозга, машинами и социальными контекстами. При всей научно-фантастической идеологии и коммерческой рекламе, окружающих возникновение так называемого информационного суперхай-вея, нам вряд ли стоит недооценивать его значение3. Потенциальная интеграция в одной и той же системе текстов, изображений и звуков, взаимодействующих из множества различных точек, в избранное время (в режиме реального времени или с запаздыванием), в глобальной сети и в условиях открытого и недорогого доступа, фундаментально меняет характер коммуникации. А коммуникация определяет формирование культуры, поскольку, как пишет Постмен, "мы видим... реальность не такой, как она есть, но такой, как наши языки позволяют нам ее видеть. А наши языки - это наши средства массовой информации. Наши СМИ - это наши метафоры. Наши "метафоры создают содержание нашей культуры"4. Поскольку культура вводится и передается посредством коммуникации, сами культуры, т. е. наши исторически построенные системы верований и кодов под влиянием новой технологической системы подвергаются фундаментальному преобразованию - с течением времени все больше и больше. В момент написания этой книги такая система еще не полностью заняла свое место, и в ближайшие годы ее развитие будет проходить неравномерно как во времени, так и в географическом пространстве. Однако несомненно, что она разовьется и охватит, по меньшей мере, доминирующие сферы деятельности и ведущие сегменты населения всей планеты. Более того, в отдельных фрагментах и элементах она уже присутствует в новой системе СМИ, в быстро меняющихся телекоммуникационных системах, в сетях взаимодействий, уже сформированных вокруг Интернета, в воображении людей, в политике правительств, на чертежных досках в штаб-квартирах корпораций. Появление новой системы электронной коммуникации характеризуется ее глобальными масштабами, интегрированием всех средств массовой информации, и ее потенциальная интерактивность уже меняет нашу культуру и изменит ее необратимо. Но здесь возникает проблема действительных условий, характеристик и эффектов таких изменений. Занимаясь вполне определенным кругом вопросов, разработка которых еще находится в эмбриональном состоянии, можем ли мы оценить их потенциальное влияние, не впадая в крайности футурологии, от которой наша книга стремится резко отмежеваться? В то же время без анализа трансформации культур при новой электронной коммуникационной системе всеобъемлющий анализ информационного общества будет содержать фундаментальные дефекты. К счастью, несмотря на то, что налицо технологическая неоднородность, в истории наблюдается множество случаев социальной целостности, которые позволяют анализировать тенденции на основе наблюдения явлений, подготовивших формирование новой системы в последние два десятилетия. И в самом деле, один из главных компонентов новой коммуникационной системы - средства массовой информации, структурированные вокруг телевидения, - изучен вплоть до мелких деталей5. Их развитие в направлении глобализации и децентрализации предсказал в начале 1960-х годов Маршалл Маклюэн, великий провидец, который, несмотря на чрезмерное пристрастие к гиперболам, революционизировал мышление в сфере коммуникаций6. В этой главе я прослежу вначале ход формирования средств массовой информации и их взаимодействие с культурой и социальным поведением. Затем я оценю их трансформацию в 1980-х годах, связанную с возникновением децентрализованных и диверсифицированных "новых СМИ", подготовивших в 1990-х годах формирование систем мультимедиа. Затем я обращусь к другой системе коммуникации, организованной вокруг компьютерных сетей, в связи с возникновением Интернета и удивительного спонтанного развития новых видов виртуальных сообществ. Хотя это относительно новое явление, мы все же располагаем достаточным количеством эмпирических наблюдений, сделанных во Франции и Соединенных Штатах, чтобы сформулировать на разумных основаниях ряд гипотез. Наконец, я попытаюсь свести вместе то, что мы знаем об обеих системах, чтобы поразмышлять о социальных аспектах их предстоящего слияния и влиянии такого слияния на процессы коммуникации и самовыражения культуры. Я утверждаю, что под мощным воздействием новой коммуникационной системы, опосредованным социальными интересами, политикой правительств и стратегиями бизнеса, рождается новая культура: культура реальной виртуальности, чье содержание, динамика и значение будут показаны и проанализированы на последующих страницах.

    1 Havelock, 1982 (особенно с. 6-7).
    2 Критический обзор этих идей см.: Postman (1985).
    3Документированное изложение данных об информационном суперхайвее по состоянию на конец 1994 г. см.: Sullivan-Trainor (1994). Обзор социальных и экономических тенденций в средствах передачи новостей и компьютерной коммуникации на международном уровне см. в насыщенном специальном приложении НаЫа el Future к испанской газете El Pais/World Media (9 марта 1995 г.).
    4 Postman 1985:15.
    5 Эволюцию исследований СМИ см. в Williams et al. (1988).
    6Ретроспективный обзор теорий Маклюэна см. в его посмертной книге McLuhan and Powers (1989).

    Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура

    Технология, общество и исторические изменения

    Поскольку революция в информационной технологии охватывает всю область человеческой деятельности, именно она будет моим отправным пунктом в анализе сложностей становления новой экономики, общества и культуры. Этот методологический выбор не подразумевает, что новые социальные формы и процессы возникают как следствия технологических изменений. Конечно, технология не предопределяет развитие общества1. Но и общество не предписывает курс технологических изменений, ибо в процесс научных открытий, технологической инновации и ее социальных применений вмешиваются многие факторы, включая индивидуальную изобретательность и предпринимательский дух, так что конечный результат зависит от сложной структуры их взаимодействий2. В действительности, дилемма технологического детерминизма представляет собой, вероятно, ложную проблему3, поскольку технология есть общество, и общество не может быть понято или описано без его технологических инструментов4. Так, когда в 1970- х годах преимущественно в Соединенных Штатах начала складываться организованная вокруг информационной технологии новая технологическая парадигма, именно специфический сегмент американского общества во взаимодействии с глобальной экономикой и мировой геополитикой материализовал новый способ производства, коммуникации, управления и жизни. Тот факт, что эта парадигма сложилась именно в Соединенных Штатах, в Калифорнии и в 1970- х годах, вероятно, имел значительные последствия для форм и эволюции новых информационных технологий. Например, несмотря на решающую роль военного финансирования и рынков в стимулировании развития электронной индустрии на ранних этапах, в период 1940-1960- х годов, технологический расцвет, который наступил в начале 1970- х, мог быть в какой- то мере соотнесен с культурой свободы, индивидуальной инновации и предпринимательства, выросших из культуры американских кампусов 1960- х годов. И не столько в терминах политики, ибо Силиконовая долина была и остается прочным бастионом консервативного электората (тогда как большинство новаторов интересовала разве что метаполитика), сколько в отношении к социальным ценностям - разрыву с традиционными шаблонами поведения, как в обществе в целом, так и в ми ре бизнеса. Упор на персонализированные технические устройства, на интерактивность, на сети, неустанный поиск новых технологических прорывов, даже когда он, казалось бы,

    не имел особого смысла для бизнеса, совершенно не согласовывался с осторожной традицией мира корпораций. Революция в информационной технологии не вполне осознанно распространяла через материальную культуру наших обществ освободительный дух, который расцвел в движениях 1960- х годов5. Однако, как только информационные технологии распространились и были усвоены различными странами, культурами, организациями со множественными смешанными целями, они продемонстрировали взрывное развитие во всех видах прикладного использования, питавших по обратной связи технологическую инновацию, ускоряя темпы, расширяя зону технологических изменений и диверсифицируя их источники6. Иллюстрация поможет нам понять важность непреднамеренных социальных последствий технологии7. Как известно, Интернет произошел из смелой схемы, родившейся в воображении технологических бойцов Advanced Research Project Agency Министерства обороны США (легендарного DARPA), стремившихся помешать советскому захвату или разрушению американской системы коммуникаций в случае ядерной войны. В некоторой степени это был вариант маоистской тактики рассеивания партизанских сил по обширному пространству, чтобы противодействовать вражеской мощи за счет маневренности и знакомства с территорией. Результатом стала сетевая архитектура, которая, по замыслу ее создателей, не могла контролироваться из некоего центра и состояла из тысяч автономных компьютерных сетей, имевших бесчисленные пути связи, обходящие электронные препятствия. В конце концов, ARPANET - сеть, созданная Министерством обороны США, стала основой глобальной горизонтальной коммуникационной сети из тысяч компьютерных сетей (для компьютерно грамотной элиты, состоящей из примерно 20 млн. пользователей в середине 1990- х годов, но растущей по экспоненте). Сеть использовалась индивидами и группами во всем мире, причем в самых разнообразных целях, весьма далеких от тревог угасшей "холодной войны". В самом деле, именно через Интернет субкоманданте Маркое, лидер сапатистов Чиапаса, обращался ко всему миру и средствам массовой информации из глубины леса Ласандон после бегства в феврале 1995 г.

    Однако, хотя общество и не задает курс технологических изменений, оно может, используя мощь государства, задушить развитие технологии. Или, напротив, также путем государственного вмешательства оно может начать ускоренный процесс технологической модернизации, способной за несколько лет изменить экономику, повысить военную мощь и социальное благополучие. В самом деле, способность или неспособность общества управлять технологией, особенно стратегическими технологиями, в большой степени формирует судьбу обществ. Мы можем сказать, что хотя

    технология perse не детерминирует историческую эволюцию и социальные изменения, технология (или ее отсутствие) воплощает способность обществ трансформировать себя и определяет направления, на которых общество (всегда через конфликтный процесс) решает применить свой технологический потенциал8. Так, около 1400 г., когда европейский Ренессанс сеял интеллектуальные семена технологических перемен, которые стали господствовать в мире три столетия спустя, Китай, согласно Мокиру, был самой развитой технологической цивилизацией мира9. Ключевые изобретения разрабатывались в Китае на столетия, даже на полтора тысячелетия раньше, как в случае с доменными печами, позволившими Китаю освоить металлургию к 200 г. до Рождества Христова. В 1086 г. Су Сунг изобрел водяные часы, по точности превосходящие европейские механические часы того времени. В VI в. стали использовать железный плуг, а двумя столетиями позже его приспособили к обработке заливных рисовых плантаций. В текстильном деле прялка появилась в Китае одновременно с ее появлением на Западе - к XIII в., но развивалась намного быстрее, поскольку в стране имелась давняя традиция использования совершенного ткацкого оборудования - ткацкие станки для шелка применялись еще в эпоху Хань. Освоение энергии воды шло параллельно с Европой: в VIII в. был освоен гидравлический молот, к 1280 г. получили широкое распространение вертикальные водяные мельницы. Морскую навигацию китайцы усовершенствовали раньше, чем европейцы: около 960 г. они изобрели компас; к XIV в. кит айские джонки были самыми совершенными кораблями мира, выдерживавшими дальние океанские плавания. В военной технике китайцы, не считая изобретения пороха, развили химическую промышленность, способную производить мощные взрывчатые вещества, арбалет и требушет * применялись китайскими армиями на столетия раньше, чем в Европе. В медицине такие техники, как иглоукалывание, давали исключительные результаты, которые только недавно стали общепризнанными. Также бесспорно, что первая революция в обработке информации была китайской: бумага и книгопечатание - китайские изобретения. Производство бумаги было освоено в Китае на 1000 лет раньше, чем на Западе, а книгопечатание началось, вероятно, в конце VII в. Как пишет Джонс, "Китай в четырнадцатом столетии на волос не дошел до индустриализации"10. Она не произошла, и это изменило историю мира. Когда в 1842 г. опиумные войны привели к британскому колониальному грабежу, Китай сообразил (увы, слишком поздно), что изоляция не может уберечь Срединное Царство от скверных последствий технологической отсталости. Понадобилось еще более 100 лет, чтобы Китай начал оправляться от такого катастрофического отклонения от своей исторической траектории.

    Объяснения такого ошеломительного исторического курса многочисленны и противоречивы. В этом прологе не место входить во всю сложность дебатов. Но опираясь на исследования и анализ таких историков, как Нидхем11, Цзян12, Джонс13 и Мокир14, возможно предложить интерпретацию, которая в общих чертах поможет понять взаимодействие между обществом, историей и технологией. В самом деле, большинство гипотез, касающихся культурных различий (даже лишенных скрытых расистских обертонов), не позволяет объяснить, как указывает Мокир, не только разницу между Китаем и Европой, но даже между Китаем 1300 г. и Китаем 1800 г. Почему культура и империя, которые тысячи лет были технологическим лидером мира, внезапно впали в технологический застой как раз в тот момент, когда Европа вступила в век великих открытий, а затем в индустриальную революцию?

    Нидхем предполагал, что китайская культура в большей мере, чем западная, была склонна к гармоничным отношениям между человеком и природой, отношениям, которым могли угрожать быстрые технологические перемены. Более того, он не принимает западные критерии, используемые для измерения технологического развития. Однако акцентирование в культуре целостного подхода к развитию не препятствовало технологическим инновациям в течение тысячелетий и не остановило экологическую деградацию, проявившуюся в результате ирригационных работ в Южном Китае, когда сохранение природы было подчинено сельскохозяйственному производству, чтобы прокормить растущее население. Вэньюань Цзян

    в своей убедительной книге, возражает против чрезмерного энтузиазма Нидхема по поводу побед традиционной китайской технологии, несмотря на то, что он разделяет общее восхищение монументальным "трудом жизни" Нидхема. Цзян видит более тесную аналитическую связь между развитием китайской науки и характеристиками китайской цивилизации, в которой доминирующей движущей силой являлось государство. Мокир также считает государство важнейшим фактором технологической отсталости Китая

    в Новое время. В этой связи можно предложить объяснение, включающее три этапа: технологическая инновация столетиями находилась в основном в руках государства; после 1400 г. китайское государство при династиях Мин и Цин потеряло интерес к технологической инновации; а культурные и социальные элиты, отчасти из преданности служению государству, сосредоточились на искусствах, гуманитарных знаниях и повышении собственного статуса

    в имперской бюрократической иерархии. Таким образом, решающим фактором выступает роль государства и меняющаяся ориентация государственной политики. Почему государство, которое было величайшим инженером- гидростроителем в истории и уже в эпоху Хань организовало систему расширения сельскохозяйственного

    производства, ориентированную на повышение производительности, стало внезапно препятствовать технологической инновации, вплоть до запрещения географических исследований и отказа от строительства больших кораблей в 1430 г.? Очевидный ответ заключается в том, что это было не одно и то же государство, не только из- за смены династий, но и потому, что бюрократический класс занял более прочные позиции в административной структуре благодаря более длительному, чем обычно, периоду неоспоримого господства.

    По мнению Мокира, определяющим фактором технологического консерватизма был страх правителей перед потенциально разрушительным воздействием технологических изменений на социальную стабильность. В Китае, как и в других обществах, распространению технологии препятствовали многочисленные силы, особенно в городских гильдиях. Бюрократы, довольные сложившимся статус- кво, боялись возникновения социальных конфликтов. Они могли слиться с другими источниками латентной оппозиции в обществе, находившемся несколько столетий под их контролем. Даже два просвещенных манч- журских деспота XVIII в. - Кан- си и Цян- лун сосредоточили свои усилия скорее на умиротворении и порядке, чем на содействии инновациям. Контакты же с иностранцами, не считая контролируемой торговли и приобретения оружия, осуждались в лучшем случае как ненужные, а в худшем - как опасные, поскольку неопределенны были результаты, к которым они могли привести. Бюрократическое государство без внешнеполитической инициативы и с внутренним дестимулированием технологической модернизации избрало путь осторожного нейтралитета, фактически прервав ту технологическую траекторию, которой Китай в течение столетий, если не тысячелетий, следовал именно под государственным руководством. Обсуждение факторов, скрытых за динамикой китайского государства при династиях Мин и Цин, находится за рамками этой книги. Для наших исследовательских целей важны два урока из этого фундаментального опыта прерванного технологического развития: с одной стороны, государство может быть и было в истории, в Китае и других местах, ведущей силой технологической инновации; с другой стороны, именно по этой причине в тех случаях, когда государство теряет интерес к технологическому развитию или становится неспособным осуществлять его при новых условиях, этатистская модель инновации ведет к стагнации из- за блокирования спонтанной инновационной энергии общества, направленной на создание и применение технологий. Тот факт, что китайское государство смогло столетия спустя заново построить развитую технологическую базу в ядерной технологии, ракетостроении, запуске спутников и электронике, вновь демонстрирует бессодержательность преимущественно культурной интерпретации технологического развития и отсталости: одна и та же культура может породить весьма

    различные технологические траектории в зависимости от структуры отношений между государством и обществом. Однако такая исключительная зависимость от государства имеет цену, и вплоть до середины XX в. Китай оплачивал ее отсталостью, голодом, эпидемиями, колониальной зависимостью и гражданской войной. На эту тему рассказана довольно схожая, но уже современная история. Это история о неспособности советского этатизма управлять информационно- технологической революцией, что привело к свертыванию его производственных мощностей и подрыву военной мощи. Однако мы не должны торопиться с идеологическим выводом о том, что всякое государственное вмешательство препятствует технологическому развитию, не должны безоговорочно преклоняться перед неограниченным индивидуальным предпринимательством. Противоположным примером служит Япония, противостоящая в этом отношении как китайскому историческому опыту, так и советской неспособности адаптироваться к инициированной американцами революции в информационной технологии.

    На протяжении своей истории Япония впадала в периоды исторической изоляции даже глубже, чем Китай, как это было в период между 1636 и 1853 гг. при сёгунате Токугава (установленном в 1603 г.). Для западного полушария эти годы были критическим периодом в формировании индустриальной системы. Если на рубеже XVII в. японские купцы торговали по всей Восточной и Юго- Восточной Азии, используя суда водоизмещением до 700 т, то в 1635 г. строительство кораблей водоизмещением более 50 т было запрещено, а все японские порты, кроме Нагасаки, закрыты для иностранцев, и торговые отношения ограничены Китаем, Кореей и Голландией16. Правда, в течение этих двух столетий технологическая изоляция не была тотальной, внутренние инновационные процессы давали возможность Японии вводить постепенные изменения быстрее, чем в Китае17. Однако, поскольку японский технологический уровень был ниже китайского, в середине девятнадцатого столетия куробуне ("черные корабли") коммодора Перри смогли навязать торговые и дипломатические отношения стране, существенно отставшей от западной технологии. Тем не менее уже в 1868 г. Исин Мейдзи (реставрация Мэйдзи) создала политические условия для решительной модернизации, возглавляемой государством18. В области передовой технологии Япония скачками и рывками добилась прогресса в очень короткий промежуток времени19. В качестве иллюстрации и ввиду ее нынешнего стратегического значения позволим себе кратко описать исключительно бурное развитие электротехники и связи в Японии в последней четверти XIX в.20 Первый самостоятельный факультет электротехники в мире был создан в 1873 г. в только что основанном Императорском техническом колледже в Токио под руководством декана Генри Дайера,

    шотландского инженера- механика. Между 1887 и 1892 гг. британский профессор Уильям Айртон, ведущий ученый в области электротехники, был приглашен преподавать в колледже, помогая новому поколению японских инженеров овладевать знаниями, так что к концу столетия во всех своих технических подразделениях Телеграфного бюро иностранцев сменили японцы. Технология с Запада переходила в Японию разными способами. В 1873 г. машинный цех Телеграфного бюро направил японского часовщика Танака Сейдзуке на Международную выставку машин в Вене, чтобы получить информацию о машинах. Около десяти лет спустя все машины для Телеграфного бюро производились уже в Японии. Опираясь на эту технологию, Танака Дайкичи основал в 1882 г. электротехническую фабрику Shibaura Works, которая после приобретения ее Mitsui стала со временем компанией Toshiba. Инженеров посылали и в Европу, и в Америку. Western Electric, создавшей в 1899 г. совместное предприятие с японскими промышленниками, было разрешено производить и продавать продукцию в Японии; новую компанию назвали NEC. На такой технологической базе Япония еще до 1914 г. на полной скорости вошла в век электричества и связи. В 1914 г. общее производство электроэнергии достигло 1555 000 кВт ч; 3000 телефонных контор передавали 1 млрд. сообщений в год. Символичен тот факт, что в 1857 г. подарком коммодора Перри сегуну была американская телеграфная линия - вещь до тех пор в Японии невиданная. Первая телеграфная линия была проложена в 1869 г., а десять лет спустя Япония была связана со всем миром через трансконтинентальную информационную сеть, проложенную через Сибирь компа нией Great Northern Telegraph Co. Эта сеть совместно управлялась западными и японскими инженерами и передавала сообщения на английском и японском языках.

    История того, как в последней четверти XX в. под стратегическим руководством государства Япония стала мировым лидером в информационно- технологических областях, теперь общеизвестна, и мы будем исходить из этого в дальнейшем21. С точки зрения идей, представленных в этой книге, важно, что это случилось одновременно с тем, как индустриальной и научной сверхдержаве - Советскому Союзу - этот фундаментальный технологический переход не удался. Как показывают приведенные выше факты, японское технологическое развитие с 1960- х годов происходило не в вакууме, но коренилось в насчитывающей десятилетия традиции инженерного превосходства. Однако для целей нашего анализа важно подчеркнуть драматическую разницу результатов государственного вмешательства (или его отсутствия) в случае Китая и Советского Союза по сравнению с Японией периода реставрации Мэйдзи и периода после второй мировой войны. Характеристики японского государства, лежащие в

    основе процесса модернизации и развития, хорошо известны, как в годы реставрации Мэйдзи22, так и в современном "государстве развития". Их рассмотрение увело бы нас далеко от сути этих предварительных размышлений. Для понимания отношений между технологией и обществом важно помнить, что роль государства, тормозящего, ускоряющего или возглавляющего технологическую инновацию, является решающим фактором всего процесса развития, фактором, организующим и выражающим суть социальных и культурных сил, доминирующих в данном пространстве и времени. Технология в большой степени отражает способность общества продвигаться к технологическому господству, используя силу общественных институтов, включая государство. Исторический процесс, через который происходит такое развитие производительных сил, накладывается на характеристики технологии и их вплетенность в социальные отношения.

    Современная технологическая революция ничем не отличается от приведенных выше примеров. Она не случайно родилась и распространилась в период глобальной реструктуризации капитализма, и сама являлась важным инструментом этой реструктуризации. Таким образом, новое общество, рождающееся в процессе подобной трансформации, является и капиталистическим, и информационным, образуя в разных странах множество специфических вариаций в соответствии с особенностями национальной истории, культуры, институтов и специфических отношений с глобальным капитализмом и информационной технологией.

    Информационализм, индустриализм, капитализм, этатизм: способы развития и способы производства

    Начиная с 1980- х годов и поныне информационно- технологическая революция была инструментом, позволившим воплощать в жизнь фундаментальный процесс реструктуризации капиталистической системы. В своем развитии и проявлениях технологическая революция сама формировалась логикой и интересами развитого капитализма, будучи тем не менее несводимой к выражению таких интересов. Альтернативная система социальной организации - этатизм - также пыталась перестроить средства достижения своих структурных целей, сохраняя в то же время сущность этих целей. В этом состоит значение горбачевской реструктуризации (перестройки - по- русски). Однако советский этатизм потерпел в этой попытке неудачу, вплоть до коллапса всей системы. В большой степени это случилось из- за неспособности этатизма усвоить и использовать принципы информационализма, воплощенные в новых информационных технологиях, как будет далее показано в этой книге на основе эмпирического анализа. Китайский

    этатизм, кажется, сумел сдвинуться к руководимому государством капитализму и к интеграции в глобальные экономические сети, фактически становясь ближе к модели "государства развития" восточно- азиатского капитализма, чем к "социализму с китайскими чертами", согласно официальной идеологии. Тем не менее весьма вероятно, что в процессе структурной трансформации в Китае в ближайшие годы могут произойти крупные политические конфликты и институциональные изменения. Коллапс этатизма (за редкими исключениями, вроде Вьетнама, Северной Кореи и Кубы, которые, однако, тоже находятся в процессе формирования системы связей с глобальным капитализмом) выявил тесную связь между новой, глобальной капиталистической системой, сформированной в итоге своей относительно успешной перестройки*,и возникновением информационализма, как новой материальной и технологической базы экономического развития и социальной организации. Однако эти процессы (капиталистической реструктуризации и подъема информационализма) разные, и их взаимодействие можно понять, только проведя их аналитическое разграничение. В этом месте моего предварительного представления idees fortes книги кажется необходимым сформулировать некоторые теоретические разграничения и определения, касающиеся капитализма, этатизма, индустриализма и информационализма.

    В теориях постиндустриализма и информационализма, начиная с классических работ Алена Турена25 и Дэниэла Белла26, существует прочно установившаяся традиция помещать различия между доиндустриальной эпохой, индустриализмом и информационализмом (или постиндустриализмом) на другой оси - не на той, где противопоставляются капитализм и этатизм (или коллективизм, в терминологии Белла). Хотя общества можно охарактеризовать по двум осям (так, что мы имеем индустриальный этатизм, индустриальный капитализм и т.д.), для понимания социальной динамики существенно сохранять аналитическую дистанцию и эмпирическое соотношение между способами производства (капитализм, этатизм) и способами развития (индустриализм, информационализм). Чтобы увязать эти различия с теоретической базой, на которую опирается анализ, представленный в этой книге, неизбежно придется на какое- то время увести читателя в несколько эзотерические области социологической теории.

    В этой книге исследуется возникновение новой социальной структуры, проявляющейся на нашей планете в различных формах, в зависимости от разнообразия культур и институтов. Эта новая социальная структура ассоциируется с возникновением нового способа развития - информационализма, исторически сформированного перестройкой капиталистического способа производства к концу XX в.

    Теоретическая перспектива, на которую опирается этот подход, постулирует, что общества организованы вокруг процессов человеческой деятельности, структурированных и исторически детерминированных в отношениях производства, опыта и власти. Производство есть воздействие человечества на материю (природу) для того, чтобы приспособить и трансформировать ее для своего блага, получая продукт, потребляя (неравным образом) часть его и накапливая экономический излишек для инвестиций согласно некоторому набору социально детерминированных целей. Опыт есть воздействие человеческих субъектов на самих себя, детерминированное соотношением между их биологическими и культурными идентичностями, и в специфических условиях их социальной и природной среды. Опыт строится вокруг бесконечного поиска удовлетворения человеческих потребностей и желаний. Власть есть то отношение между человеческими субъектами, которое на основе производства и человеческого опыта навязывает волю одних субъектов другим путем потенциального или фактического применения насилия, физического или символического. Институты общества построены так, чтобы навязывать отношения власти, существующие в каждый исторический период, включая способы контроля, границы действий и социальные контракты, полученные в результате борьбы за власть.

    Производство упорядочено классовыми отношениями, определяющими процесс, посредством которого некоторые субъекты в силу их положения в процессе производства решают вопросы раздела и использования продукта, направляемого на потребление и инвестиции. Человеческий опыт структурируется вокруг гендерных/половых отношений, исторически организованных вокруг семьи и характеризующихся до сих пор господством мужчин над женщинами. Семейные отношения и сексуальность структурируют личность и вводят в рамки символическое взаимодействие. Власть основана на государстве и его институционализированной монополии насилия, хотя то, что Фуко называет микрофизикой власти, воплощено в институтах и организациях, пронизывает все общество, от заводских цехов до больниц, замыкая субъектов в тесных рамках формальных обязанностей и неформальной агрессии. Символическая коммуникация между людьми и отношения между ними и природой на основе производства (с дополняющим его потреблением), опыт и власть кристаллизуются в ходе истории на специфических территориях, создавая, таким образом, культуру и коллективные идентичности.

    В социальном аспекте производство является комплексным процессом, ибо каждый из его элементов внутренне дифференцирован. Так, человечество как коллективный производитель включает рабочую силу и организаторов производства,

    Читать еще: